Рёв самолета. День.
Синей машины тень.
 
Встали дорогой львы.
Лица твердят: "Увы".
 
Есть на траве трава.
В мареве красных два.
 
Белый халат. Колпак.
Рамка тебе не враг.
 
Серый приёмник. Руль.
Звуки речей, как нуль.
 
Синий капот. И герб.
Молот на нём и серп.
 
Падают вниз два льва.
Снова "один" - трава.
 
Глаз разряжён и пуст.
Слышится кости хруст.
 
Ветер гранит стекло.
В мире бессмертно зло.
 
Слово как камень: "Есть!"
В цифрах вам будет месть!..

         Январь,1986.   



      *     *     *

на пороге на дороге
на туманной вышине
ждёт чудовище немногих
поджидая их во сне

повторится то что снилось
и нельзя остановить
злого холода могилы
или горя (если жить)

раз дошёл до этой точки
два пути припасены:
гибель бренной оболочки
или вечный вкус вины

если сердце разорвалось
но живётся как всегда:
значит жертвы было мало
или ратного труда

или кто-то из любимых
жизнь свою ему отдал
чтоб сразиться с ним могли мы
за туманный перевал
     Январь, 1986.  



   ПЕСНЬ ЧАСОВЩИКА

я маленький и вёрткий часовщик
я - Центра несменяемый денщик

в моём глазу монокль для часов
тупое эхо прожитых веков

в моём окне - толпа
и каждый день
за мной не освещаемая тень

за мной живут уютные мальки
пружины
гайки
крышки
и кульки

в моём углу всегда тончайший звон
летит карета с куклой под уклон

стоят блядушки с мушкой на губе
филонят грузчики
безмолвствует ГБ

и легаши-менты гуляют тут
и на асфальт заплёванный плюют

всё что предел - имеет бледный вид
мне часто - очень - задница болит

на боль в заду слегка зудит язык
вот потому-то сам я часовщик

и завтра - думаю - уже под вечер - снять
из тех - престижных - фирменную блядь

с которой спал законченный пижон
из дома с флагом...

- Беня! Выйди вон!
         Март, 1986.  

---

Лев Гунин. Варшава. Лето, 1986

---

        ЕЩЁ НОЧЬ 

Невидимая, скрытая мягкими 
изгибами ткани,  
темнотой очертаний, 
слившаяся с фоном (действительно ли 
она существует?).  
       
Грузная, неподвижная, со спицами в 
угадываемых руках,  
она застыла глыбой 
в окне печали.  
       
Позолоченные спицы 
отдельно от рук 
вяжут незримую связь обречённых 
на то же инстинктов.  
       
Капли распада в глазах 
блестят слезами на чёрных веках.  
 
И румяна слов крысиным помётом - 
отметины на её лице.  
       
А если нет у неё лица - истлевшие травы 
пучками сплетений 
вЕками наметят контуры её форм;  
       
и только блеск спиц 
среди неподвижной черноты марлевых паутин 
выдаёт движение нереальной жизни 
на игрушечных склонах гор с игрушечным серпантином.  

       Сентябрь, 1986. Бобруйск. 

     МИССИЯ

   (из книги стихов "Сопредельности")

                 моей жене Алле

Сквозь дебри страха и чащобы зол
я прорывался, становясь похожим
на тех, кто в этих дебрях жизнь провел.
 
Моя пятнистой становилась кожа,
и панцирь, весь зловонный, покрывал
мне тело, для которого был - ложе.

Я заскорузло-неуклюжим стал.
И навзничь я лицом к земле припал,
как сонмы тварей, лицеземных тоже.
 
И вот я здесь. Я много повидал.
Но даже здесь угольями теплится
под серым пеплом то, что мне придал
 
опасный путь, вояж в поля-станицы,
угар дорог, в окне мельканье шпал,
и хищный, но пугливый взор лисицы... 
 
...я в крепости своей. Среди начал
совсем других. Но почему мне снится
чужой район - и рельсы, и вокзал,
 
и улицы кусок, и эти лица
с печатью силы злой, и в их глазах
ветвятся змеи, как мой дух ветвится?
 
На насыпь что-то поднимает в снах
мои глаза, и где-то поезд мчится;
хочу бежать - но гири на ногах...
 
Глаза открою - тишина. И длится
спокойный ход тугих минут: везде;
и преданность знакомая разлита
 
тут в воздухе самом, и страх в узде
тяжелых камней разума, и руки
уверенно молчат в родной среде...
 
Во всех предметах - эликсир поруки
за остальных, защита и удел. 
Броня святая от угрозы внешней.
 
Я смыл с себя остатки грязи той,
налипшей среди вылазки успешной
в чудовищный и жуткий мир иной.
 
Но в забытьи буравы сверлят мозг,
и ужас силы мощной, неподвластной
связует, как приснившийся мне мост -
где поезда сквозь плоть мою, - с опасным
и тёмным чем-то,
и побег не прост.
 
И власть его не гасит расстоянье,
и стены от неё не защитят.
И никакое солнечное знанье
тьмы не рассеет прущей из засад.
 
И перед злобным, крепости воздвигшим
до облаков, железным царством  т е х,
мирок мой беззащитен, как без крыши,
стотонной силой сломанный лемех!
 
Но, в землю опуская, где есть камни,
свой плуг - я всё же пашню проводил,
и пусть случайность, но она дала мне
защиту среди зла, где я бродил
так долго невредимым и тщеславным.
 
И - пусть объятый страхом и тоской
под окнами свирепых цитаделей -
я совершал намеченный путь свой,
я невредим, я доходил до цели,
немыслимо усталый, но живой.

   1986, Варшава - Вена - Бобруйск.

---

Лев Гунин. Варшава. Лето, 1988

---

если бы я верил в бога
я бы душу заложил
если бы я верил в чёрта
я бы всех святее был
где мне взять судьбу людскую
чем гордыню усмирить
никогда я не ликую
но и слёз мне не пролить
я владел душой прелестниц
но их тел не удержал
я достиг вершины лестниц
но со всех вершин упал
кто мне равен с кем я должен
свой преострый меч скрестить
чтобы улицею божьей
рядом с равными ходить?...
     Декабрь, 1986.



           *      *      *

отчего в декабре мне всегда неуютно дышать
и стучит одиночество в сердца ребристую клетку
и людская толпа меня больше не хочет принять
и покоя мне нет и опоры привычной мне нету
среди улиц знакомых и дел что успел я зачать

холодеет душа и злодейство кровавое снится
моего двойника из набухших грядущих времён
и сжимается сердце и падает сверху как птица
поражённая выстрелом собственной тени с ружьём
как орёл сбитый теми кем был навсегда приручён...

и чернеют как кровь вечереющих окон глазницы
одиноко ветвям в непроглядной ночной высоте
ледяной истукан шевелит свои острые спицы
в ранах мук неземных - и висит на ужасном кресте
невиновность моя умирая под хохот столицы...
          Конец декабря, 1986.  



 ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ

ростки росли раскосые во мгле
и что бы мы про них ни говорили
бельё не прополощешь в полынье
когда она полна мальтийской пыли

каприз на капри капал как капель
черна черника в черни черноокой
в углу вместо ружья висит шинель
и блики на воде рехнулись скопом

и вечность отутюжена дотла
носатый полдень пьёт её прохладу
и если осень вьюга замела
дороги не найти сегодня к саду

и завтра в этой смуте не найти
и только я на трупе жизни прежней
себя похороню на полпути
не дав повторно расцвести надежде

и только я (не важно - что вокруг)
не состоюсь по меркам человечьим
и завершу то мельтешенье рук
покрыв себя твоим проклятьем вечным
     29 декабря, 1986.



        *      *      *

долети до первого каскада
бремя водружённое в ночи
нового паденья мне не надо
на полу зажёг я две свечи

слишком быстро в миф перетекают
тысячи трагедий как одна
и обёртку времени срывает
и моя и не моя вина

т а м  моя судьба уже свершилась
и на новом месте не начать
жизнь одну которая закрылась
со второй что обращает вспять

совершив чудовищное нечто
злу поддавшись твёрдость потеряв
я взвалил на собственные плечи
время жить и время умирать

нет мне судии на белом свете
я сужу - и то всего страшней
только смерть окончит жизни эти
но до брошенных в пути нет дела ей

но до тех кто одинок до света
дела нет другим что спят в ночи
до зари в ноздрю её продеты
неземные времени ключи...
 Декабрь, 1986 - Сентябрь, 1991. 



  *    *    *

ночь полна
как чаша до краёв
имена
осколки древних слов

капают минуты
кровь часов
звуки как редуты
их основ

облака свечений
потолок
света нет
нет тени
только срок
  Ноябрь, 1986.



*         *         *

не останется капли
мёд не достанут
каменной стеле не быть говорящей
и в глазах не утонет
капля первого света
и в мясистом их теле
не останется игл

мы бесплотной надеждой
мы часы вашей жизни
говорящие тени
мы питаемся мясом
ваших прошлых ночей
ваших сонных артерий
ваших трубчатых снов

мы бьём
мы бьём
всегда

да
мы бьём
бьём
всегда

боль
как первая капля
за ударом
удары
разномерные
стуки
расползается красным
на асфальте пятно

не достанут шлафрока
дагеротипов портшезов
длиннолицых корнетов
пряжек медных и сабель
утра не будет

будет смутное что-то
что похоже на утро
в пыльных залах гимназий
в отупении сном

мы цветы вашей смерти
мы тоска вашей жизни
и мы бьём
бьём...
бьём...

и никто не поверит
в струйку яркую света
как не верили в вечность
как не верят сейчас

боль не вырвать из плоти
смерть не вырвать из тела
без шипов роз не вырвать
как не вырвать и нас

белый шум на портретах
белой вечности крылья
гул прибоя морского
чёрный космоса шум
и никто не узнает
и никто не найдёт

не будет удачи
не останется капли
   Ноябрь, 1986.



       *       *       *

брошено тело в кровать
          что бы ни делал
в жизни не убежать
          душою из тела

даже когда ничего
          в ней не осталось
тянет к земле от того
          тела усталость

даже конец как агнец
          кода - и точка
но тяготит как венец
          бренная оболочка

снам только разрешено
          душу от тела
бросить на самое дно
          тайных пределов

временно разъединить
          и совмещая
ствол ядовитый вклинить
          ада и рая
    Ноябрь, 1986.



       *      *      *

в голубой тёмно-синей долине
звёздный хаос уносит река
в отражённых до боли глубинах
в погружённости что глубока

отражённые бездны немые
на неведомых безднах реки
две среды глубины неземные
два мизинца всё той же руки.

а расплата рождает расплаты
на поверхности жизни людской
и в глубинах блестят словно латы
порожденья угрозы живой
      Ноябрь, 1986.



         *           *             *

вода в воде: глаза в кромешной тьме
не освещённой ни одной звездою
и тень в тени: душа среди теней
тропы звериной прямо к водопою

в моей душе невидимый гребец
незримую ладью ведёт куда-то
и месяц скрыт за тучей как венец
что на чело опустится к закату

и свет его блеснёт как тусклый клад
в разрывах туч - и вижу в тёмной дали
свою ладью спускаемую в ад
и свет над ней грознее блеска стали
        21 декабря, 1986.



   *       *      *

на глазу повязка
над бровями шрам
правда или сказка
я не знаю сам

синь татуировки
на его плече
след халдейской ковки
в спрятанном мече

и в ладони сильной
десять злотых мнёт
пахнет керосином
далеко живёт

за пятью морями
за стеной огня...
пусть бы с кораблями
взял он и меня...

только бы избавил
от ярма судьбы
изменил добавил
в рать удачи бы

только бы любимый
кровный дорогой
завтра изменим был
излечим судьбой

только бы на встречу
с дамою с косой
он бы не был мечен
как я - кривизной...
 Лето, 1986. Познань.